Дорога смерти - Страница 75

Если бы ночью вернулись кошмары, это был бы перебор. Что угодно, но только не они.

Поэтому Бегин, выйдя из машины опера перед нужным подъездом, не стал подниматься наверх. Первым делом он отправился в магазин и закупил два пакета, под завязку заполненных звенящими бутылками с выпивкой – разной крепости и калибра, от пива до коньяка.

Теперь можно встречать наступающую ночь. Влить в себя побольше и забыться.

Лишь бы не вернулись кошмары.

А Рябцев решил не возвращаться домой. Вчера он был вынужден проигнорировать Ольгу, поскольку Вика после ее сцен в фойе управления требовала внимания. Весь вечер Рябцев потратил на то, чтобы убедить жену, что все нормально: он работал, сидел в засадах и участвовал в рейдах две ночи подряд, ее никто не обманывал, и жизнь по-прежнему была прекрасной. Сегодня же Рябцев хотел увидеть Ольгу. После двух ночей с ней он все чаще думал об этой женщине и ничего не мог с собой поделать.

– Я не могу сегодня встретиться, – произнесла она, сразу, как только взяла трубку. Телефон не мог скрыть, что ее голос был напряжен. Она не задавала вопросов, не сказала даже «Привет».

– Что-то не так?

– Все нормально.

– Оль, что случилось? Я же слышу. Что с тобой?

– Со мной все нормально, – тихо, но нетерпеливо отозвалась Ольга. – У Потапа какие-то проблемы и… Он спрашивал про человека. Я так поняла, про того, с которым ты был у нас в магазине в первый раз. Помнишь, вы вдвоем заходили? Кто он?

Бегин. Потап спрашивал у нее про Бегина. В суматохе последних двух дней Рябцев даже не сообразил, что такая ситуация обязательно возникнет.

– Следователь из Москвы, – неохотно буркнул Рябцев. – Расследует тут что-то. Я даже не в курсе, что, мне же никто ничего не рассказывает.

– То есть, ты не знаешь, в чем дело?

– Конечно, нет, – соврал он.

– Ладно… Володь, у меня сегодня дела, поэтому созвонимся как-нибудь на днях, хорошо?

Ольга отключилась. Рябцев вздохнул, убрал телефон и с мрачной задумчивостью затарабанил пальцами по рулю. Значит, домой. В этом был плюс – Вика успокоится окончательно. Два дня подряд дома. История с его ночным отсутствием в прошлом. Был и существенный минус. Рябцев знал, что будет думать об Ольге – весь вечер, вплоть до момента, пока его не сморит сон.

Бегин сидел один в темной кухне и пил. Проезжавшие где-то внизу машины бросали отблески фар на потолок – ползущие полосы света проползали вдоль противоположной, выложенной старой потрескавшейся плиткой, стены, на секунду прорисовывая силуэт Бегина, и исчезали за холодильником, словно проваливаясь в темную яму. Пепельница наполнилась быстро. Бегин вышвырнул ее содержимое в переполненное от окурков, пивных бутылок и прочего мусора ведро под раковиной и плюхнул назад на стол, чтобы тут же закурить снова. Бегин был как в тисках, и даже после бутылки коньяка – когда сознание затуманилось настолько, что иногда, окидывая тусклым взглядом пустую погруженную в темноту комнату, он не сразу понимал, где находится – они не отпускали. Голову словно сдавливало с двух сторон, блокируя разум и изматывая нервную систему. И без того искалеченную много лет назад.

Бегин проснулся здесь же, на кухне. В голове стучали отбойные молотки, словно кто-то изнутри стремился прорваться наружу. Но боли не было. Лишь отчаянная пульсация, которая рождалась в затылке, набирала полную силу в висках и опускалась вниз, затихая где-то в районе скул. Во рту словно кошки нагадили. В голове проплывали какие-то ленивые образы. Мозг еще крепко спал. На столе воняли липкие темные бесформенные пятна пролитого пойла.

Кошмаров не было. Но…

Бегин закатил глаза и, стиснув зубы, потянулся к сигаретам.

Ночью ему показалось, что Лена была здесь. За дверью кухни, он словно видел ее силуэт в темноте единственной жилой комнаты этой дыры. Пьяное сознание пририсовало все остальное. Ее теплый и чуть грустный взгляд. Ее губы и горькая улыбка. Бегин почти лежал, взгромоздив локти, на столе. И он что-то говорил Лене.

– Каждый боится смерти, – непрестанно куря, пьяно бормотал Бегин. – А все потому, что он боится жизни. Правильно? Ты ведь знаешь… Человек боится ощутить эту драную жизнь вокруг во всей ее полноте, потому что это… страшно. Она давит. Десятки голосов, шум соседей, звук машин. Хор клаустрофобов в голове. Они визжат и перебивают друг друга. И не затыкаются ни на секунду. Наше тупое сознание не может этого выдержать. И все мы бежим от жизни. Она ведь такая… неизвестная и опасная. Кто-то в работу. Кто-то в телевизор или интернет. Кто-то в секс. А кто-то сюда, – Бегин усмехнулся, поднимая стакан с пойлом и салютуя им Лене. – Личный наркотик, чтобы в придуманном домике жилось тепло и уютно. Рождаться в муках, а потом выкопать нору, забраться в нее с головой и слушать хор клаустрофобов до тех пор, пока не придет старая сука. И старая сука открывает ему тупые бессмысленные глаза, и он вдруг впервые в жизни видит перед собой эту самую жизнь, которая была в нем и вокруг него всегда. Понимает, что никогда не жил. И начинает выть от ужаса и тоски, что то, что он только что обрел, пришло на секунду, чтобы исчезнуть вместе с ним навсегда. Ты ведь знаешь, а, Лен? Ты все знаешь… Какая тварь придумала все это?

Потом Бегина рвало в туалете, куда он еле доковылял, разбивая плечи о дверные косяки. Затем он плакал, понимая, что Лены в квартире нет и не было. Пил, курил и плакал. Если бы у Бегина был пистолет – прямо сейчас пустил бы себе пулю в лоб. Это была главная причина, по которой следователь не брался за оружие – кроме обязательных стрельб два раза в год – последние 11 лет. А еще, кажется, он молил Лену – которая уже ушла, но которую он чувствовал с пьяной реалистичностью где-то здесь, рядом – простить его. Бормотал заплетающимся языком слова любви и прощения, глотая мокроту и слезы, пока мозг не отключил его прямо здесь, за столом.